Аура отдала пальто сморщенному старику в гардеробе и пошла вверх по лестнице. Ей казалось, что за ней наблюдают, но, обернувшись на верхней площадке, она не заметила, чтобы кто-нибудь провожал ее глазами. Тем не менее ей было не по себе.

Набрав в грудь побольше воздуха, она шагнула в зал.

В первую ночь в Праге, после поездки в карете с Валтасаром, Ауре плохо спалось. Несколько раз она просыпалась от отчаянного птичьего крика, как будто перед ее окном в гостинице собралась стая разъяренных лебедей. Оправившись от первого испуга, она поняла, что птицы существуют только в ее воображении. За окном, выходившим на задний двор, царила ночная тишина. Похоже, Ауре привиделось, что она все еще едет по Птичьей дороге. А может, это и есть расплата за поездку с Валтасаром.

В сумерках он вез ее по улочкам Мала-Страны вверх, к воротам Градчан и дальше к собору Святого Витта в самом сердце древнего города. Среди готических украшений на стенах собора он указал на грифа и феникса – эти мифические существа имели огромное значение для алхимиков.

От замка Валтасар повез Ауру к дому «У белого лебедя», неподалеку от угла Нерудовой и Янского Вршека. Каменный лебедь на фасаде символизировал ртуть, которая в атаноре алхимика превращается из нечистого элемента в совершеннейший.

Последние два пункта Птичьей дороги находились далеко за городом, к западу от Праги. Бржевновский монастырь они осмотрели только снаружи – Валтасар описал Ауре роспись потолка в Терезианском зале. Там был изображен святой, гневающийся из-за того, что ему в пост подали жареного павлина. Он оживил птицу и отпустил на волю. На росписи павлин был изображен улетающим, причем одно крыло художник нарисовал перевернутым – по легенде, чтобы отомстить монахам-заказчикам, не пожелавшим отдавать уговоренную плату. У Валтасара и для этого изображения было наготове алхимическое толкование. Аура мыслями давно уже была далеко и кивала не слушая.

Под конец он привез ее к королевскому летнему дворцу, имевшему в плане форму шестиконечной звезды; дворец располагался за городом, в лесу. Аура страшно устала от поездки и разъяснений Валтасара. Но он, не обращая на это внимания, подробно описал ей рельеф с изображением птицы внутри замка, самый красивый на всем маршруте. Увидеть этот шедевр своими глазами ей, правда, не удалось.

– Это был последний Птичий дом, – объявил Валтасар, когда они тронулись обратно на восток.

– А что вы делаете, если у Пороховой башни карету никто не ждет? Или если тот, кто ее ждет, хочет ехать куда-нибудь в совсем другое место?

Кучер таинственно улыбнулся:

– Кто-нибудь всегда едет по Птичьей дороге. Многие следуют зову птиц, не подозревая об этом. Они едут от башни к Карлову мосту. Или от собора к Бржевновскому монастырю. Им кажется, что они просто выехали на прогулку или по своим личным делам. Но на самом деле они следуют тому же зову, что и я, – просто не подозревая об этом. Конечно, я могу ехать и один, но жить-то мне тоже на что-то надо, правда? Защита города от духов не накормит ни меня, ни моих лошадок.

Обратный путь до Мала-Страны показался Ауре вечностью. Около полуночи Валтасар высадил ее у входа в гостиницу, приложил на прощание пальцы к козырьку и без лишних слов покатил прочь.

Фонари в конце улицы последний раз отбросили на стену тень упряжки, и вот очертания кареты уже растаяли в воздухе, словно один из духов, о которых говорил Валтасар.

Зал варьете «Надельтанц» был шикарнее, чем она ожидала от заведения, расположенного в таком невзрачном дворе. Здесь тоже все было красное и золотое, огромные зеркала по стенам, с потолка свисали хрустальные люстры. Столики с мягкими стульями, как в кофейне, на каждом стоял подсвечник и массивная пепельница. Треть мест была уже занята.

Аура заняла пустой столик рядом со сценой, в самом углу зала. Сидя спиной к стенке, она прекрасно видела все помещение. До неприметной двери – видимо, запасного выхода – всего несколько шагов. Аура придвинула поближе второй стул и положила на него сумочку; замок на ней не был защелкнут, чтобы, в случае чего, быстро выхватить револьвер.

Сцена была скрыта за темно-красным занавесом. Ауру больше интересовали ложи у дальней стены, украшенные тюлем и фестонами: отдельные кабинеты, когда-то, вероятно, предназначавшиеся для хорошеньких танцовщиц и их содержателей. Сейчас во всех ложах было темно.

Мужчины и женщины за столиками тихо беседовали, когда люстра погасла. Раздался звук фанфары, и все смолкли. Занавес бесшумно раздвинулся, обе его половины исчезли за раскрашенными под мрамор колоннами.

Где-то за сценой зазвучало фортепьяно. К нему присоединилось три-четыре других инструмента.

София Люминик выступила под свет софитов. Не только у Ауры перехватило дыхание. Она была меньше ростом, чем Аура, и невероятно худая. На первый взгляд ей можно было дать лет шестнадцать; но что-то в ее манере двигаться, жестах, зажигательном танце с первой секунды убеждало, что на сцене опытная артистка.

Аура думала, что, сидя в первом ряду, не упустит ни одной детали, и все же ей не удавалось толком разглядеть лицо бессмертной. София Люминик находилась в непрестанном движении, скользя по сцене то как балерина, то как призрак и время от времени исчезая с одной стороны и появляясь через мгновение с другой. За первые четверть часа она сменила пять костюмов, а дальше стала менять их еще чаще. Но сцена ни минуты не пустовала: как только главная героиня вечера скрывалась за кулисами, ее место занимали живые тени. Они напоминали то людей, то животных, и Аура безуспешно оглядывалась в поисках проектора, который их создает. Но не успевала она хотя бы мимоходом задуматься об этом, как София снова появлялась на сцене – то из-за кулис, то словно из-под земли, то просто из ниоткуда.

Аура поймала себя на том, что постепенно теряет из виду обстановку, забывает даже про сцену и про то, что это всего лишь представление. По сравнению с танцем Софии все остальное казалось скучной повседневностью.

Ее костюмы напоминали афиши Альфонса Мухи. София Люминик представала то жрицей, то героиней классической античности, то средневековой императрицей, то современной светской львицей. Она появлялась в длинных ниспадающих юбках и глубоких декольте, мгновение спустя – в каком-то немыслимом платье из шелка и развевающихся лент, а при следующем выходе – почти голышом.

Спустя некоторое время Аура начала различать в ее костюмах разнообразные мифологические сюжеты: корона Кибелы в виде башни; рога Астарты; тройной лик Гекаты; покрывало Изиды и Минервы; тайная двуполость Венеры.

Лишь одно оставалось неизменным – волосы бессмертной были прозрачны, как хрусталь. При этом они струились и переливались, словно жили собственной жизнью, светились изнутри серебряным светом.

Сегодня представление состояло только из танцев, без всяких дополнительных аттракционов, о которых рассказывали афиши у входа. Программа была вся построена на обольщении, которому поддалась не только мужская часть публики.

Когда София под конец сбросила одежду и осталась на сцене обнаженной, то, кроме красоты ее хрупкого тела, стало видно еще кое-что, о чем до того можно было лишь догадываться: все ее тело было покрыто рисунками или татуировками глаз всех цветов и размеров. Они смотрели со сцены на публику, отвечали на изумленные взгляды зрителей, сидели, как в гнездах, у Софии под мышками, покрывали внутреннюю сторону бедер и обвивались сложным узором вокруг ног, словно жемчужные ожерелья. Глаза были у Софии на подошвах, вдоль позвоночника, на лопатках и даже на животе.